- Контрафакт, да еще и антикварный. Потянет на десятки тысяч долларов, и это только на черном рынке, - присвистнула Хайнкель. Под грязной мешковиной, аккуратно проложенные слоями бумаги, образы так заманчиво поблескивали окладами, что... Нет, палиться с таким в комиссионке – все равно что сунуться в топку паровоза. Шеф потом сгрызет живьем. Интересно, когда и кто спер этакую красоту? И откуда? Хотя Вольф классическая православная иконопись не нравилась совершенно – рожи у святых были кривые. Настенные росписи куда больше похожи на правду, в которую хотелось верить – люди как люди, только чудеса творят. А здесь монстрики какие-то. Хотя не исключено, что искусствоведческие познания Хайнкель находилось под сильным влиянием ее веры и нелюбви к жиромясным бородатым попам. Не настолько она была невежей, чтобы не оценить обратную перспективу. - Нет, - Хайнкель закусила кончик сигареты, перехватив щекой прожигающий насквозь взгляд из-за пелены слез. Взгляд отчаянного такого плаксы. Плаксы-истерика, желающего, чтобы его немедленно жалели. Неприятная черта, обычно прячется за розовенькими рюшами на одежке красивых девочек с длинными ресницами. Хотя Вольф не питала иллюзий – в монахини в таком возрасте, когда только мальчики волнуют, по доброй воле не идут. Кто-то просто начитался романтичных книжек, а как столкнулся с побудкой на рассвете и поклепом в монастырских стенах, так и расхотел подписывать брачный контракт с Христом. Только поздно – не в ту вотчину сунулась, откуда с головой на плечах выпустят. Вольф вынула из внутреннего кармана платок, наспех вытерла заляпанную рукоять поднятого меча и бросила его механически поймавшей Юмико, глотавшей слезы. - Нет, я не буду тебя жалеть. Я скажу, что ты хорошо сработала. Если хочешь нормального общения и дальше – работай так же. Но в подруги не суйся, я не дружу с соплячками. Гонорар должен быть приличным. А если она скажет, что работу выполнила почти в одиночку? Что с нее взять, с этой неповоротливой дурехи? Еще повезло, что меч выставить успела. - Конечно, - прозвенел хрустальный голосок. Вольф удивленно обернулась и приспустила очки – японка улыбалась ей сквозь кровавую маску на лице. Странная она, эта ее новая напарница. Хайнкель соврала – наемнице в сутане священника пришлось подружиться с полоумной японкой и стать ей ближе всех на свете. Чувство вины за тронувшуюся умом девчонку, расколовшуюся на своем первом задании на две половины, не оставляло до самого конца. А когда камень свалился с души вместе с весело покатившейся по лондонской мостовой головой, то радости от освобождения не осталось ни на грош.
Автор № 1, извините. Мы, видимо, одновременно начали писать.
1036 слов.
Ты вздрагиваешь при каждом вдохе, будто укололась воздухом. Всхлипываешь звонко, как ребёнок. Плечи у тебя дрожат, и даже страшно их обнимать, настолько хрупкими они кажутся. Вот и боюсь. Обнимаю и боюсь. Ты ведь как Мария с витража. Душа у тебя из таких же стеклянных кусочков, а тело всё равно, что одежда - такое же летнее, тонкое, в незаживающих швах. Мне же всегда было сложно рассчитать силу. Вдруг я тебя к себе прижму и разобью что-то? Душа, она ведь бессмертна, так говорит Святой Отец? А мне вот сейчас кажется, что нет.
- Юмико! Юмико... Ну, успокойся. Ну всё же в порядке. Смотри, зато я иконы вернула.
Не отвечаешь. Прижимаешь дрожащие руки к груди, сквозь слёзы что-то шепчешь. Быстро-быстро, едва слышно, почти задыхаясь. Ты молишься. Неужели обо мне? Зачем? От кого ты меня всё время пытаешься оградить? Тебя ведь саму защищать надо. Выпавшие из сумки иконы лежат одна на одной, обёрнутые рваной полоской ткани. Сквозь неё видны фрагменты изображения, запятнанного грязью. Грабители были полными дилетантами. Не только плохо стреляли, но и плохо знали цену своей добычи. Если бы заказчик не поскупился и нанял профессионалов, их не расстреляла бы пятнадцатилетняя девчонка. И иконы бы не поцарапались.
- Юмико, ну что ты? Давай, вставай! Что мы тут с тобой сидим среди трупов, в самом деле? Пора идти к своим. А то они там до второго пришествия будут бегать, нас искать.
Мотаешь головой, с мокрых от дождя волос летят брызги. Никуда не хочешь идти, не хочешь подниматься с колен, ничего не хочешь. А мне-то что делать? Я даже не знаю, что должна тебе сказать. И что вообще в таких случаях говорят.
- Юмико, я не знаю. Я не знаю, что сказать, слышишь? Я не знаю. Ну скажи сама хоть слово! - Хайнкель!
Резко вскидываешь голову, смотришь на меня воспалёнными глазами. А лицо у тебя мокрое, и неясно, чего там больше - слёз или капель дождя. И все губы себе искусала, вон, кровь уже. Глупая. Что же ты так убиваешься?
- Хайнкель, я... Я не хотела, чтобы ты их убивала. - Так что же мне было делать? Стоять и ждать, пока они меня пристрелят? - Прости меня! Прости, что я не успела. Я не видела... не видела, куда ты побежала. Я сюда кинулась уже, когда выстрелы услышала. Опоздала. Прости... - Да что ты такое говоришь?! Ты-то здесь при чём?! Если тут кто-то в чём-то и виноват, так только эти придурки.
Я ведь права. Виноваты они. Виноваты, что бросили вызов церкви. Виноваты, что оказались настолько плохими стрелками. Неудачники. А ты опять мотаешь головой, и непонятно, что ты отрицаешь.
- Я так не хотела, чтобы ты убивала! Я ведь просила, просила падре не пускать тебя с нами. Ну зачем они тебя именно в каратели готовят? Есть же хранители, есть курьеры, там же много кто есть. Я же просила их, почему они меня не слушали? - Да при чём тут они? Неужели ты меня представляешь курьером? Да успокойся же! - Нет, ты не понимаешь! Ведь это же убийство. Это же Господь никогда не простит. Неужели в Искариоте мало убийц? Неужели им меня мало? - Так ты, что же, хочешь вечно всё на себя брать? Глупая! Да я давно бы уже кого-нибудь убила, если бы твоя Юмие не кидалась вперёд меня, как полоумная. Вот дура я! И как раньше не догадалась, что вы обе задумали? А я ещё обижалась, что ты всё время вперёд меня поспеваешь. Дура я, и вы тоже дуры! Обе!
Снова всхлипываешь, а я обнимаю крепче. И мне ещё страшнее, мне уже кажется, будто что-то трескается. Что-то очень хрупкое. У тебя ведь такое тело тонкое, а под ним душа, как стекло. Вернее - у тебя их там две. Так вот, отчего вы обе меня охраняли. Всё старались сделать так, чтобы я руки себе кровью не испачкала. А я всё рвалась, рвалась испачкать. И вот теперь ты плачешь, потому что не успела взять на себя очередной грех.
- Не плачь. Что ты плачешь? Хватит уже тебе за двоих отдуваться. - Но мне же... мне ведь всё равно уже. Я кого хочешь убью, мне всё равно в Ад. А ты же хорошая, Хайнкель. Ты же даже не знаешь, какая ты хорошая. Ты добрая. Это несправедливо. Зачем они тебя тоже туда толкают? - Да что ты про этот Ад всё время?! Если хочешь знать, мне плевать. Мне не страшно.
В Ад не страшно, а тебя обнимать страшно. Ты говоришь, что любого убьёшь. Любишь же ты чужой грех на душу брать. Это ведь не ты убиваешь, я знаю. Это Юмие у нас берсерк, демоница, ураган. У неё нет возраста. А у тебя есть. Мы ведь с тобой ровесницы. И я ничем не лучше тебя. Говоришь, я добрая, хорошая. Господи, и правда, как ребёнок! Только дети могут с таким наивным выражением лица говорить "ты хорошая!" И совершенно не видеть зла.
- Прости, прости, прости... - Ты прекратишь когда-нибудь это повторять?! Как ты не понимаешь, что это, наоборот, я у тебя прощения просить должна! И не только я. Весь мир должен просить, будь он неладен.
Прижимаю тебя к себе, заставляю уткнуться лицом в складки одежды, чтобы ты не говорила больше этих глупостей. Чтобы ты не говорила этих страшных вещей. Я буду убивать столько раз, сколько потребуется. Вместе с тобой. С твоей Юмие напару. И нам будет весело, и мы не будем ни о чём сожалеть. И так же весело однажды шагнём в Ад. И вряд ли он сможет нас чем-то удивить. Вряд ли там сильно хуже, чем здесь. Нечто более поганое, чем этот мир, сложно придумать.
- Всё, вставай. Пошли. Обрадуем всех.
Обрадуем. Чтоб они подавились.
Помогаю тебе подняться, ищу платок в твоём кармане. Свой я вечно забываю. Ты вытираешь лицо, всё ещё продолжая беззвучно плакать. Плечи вздрагивают при каждом вдохе, и даже я теперь чувствую эти иголки в горле. Воздух и впрямь слишком колется. Поднимаю иконы, и полоска ткани соскальзывает с них, падая тебе под ноги. Наверное, они так просят прощения. Ведь это из-за них ты плачешь. А они тяжёлые. Тяжёлые такие прямоугольники в серебряных окладах. Стараюсь удержать их одной рукой, прижимая к себе. Ведь в другую руку вцепилась ты. Всё правильно, держись за меня. Ведь это тебе нужна помощь, никак не мне. Медленно мы выходим на улицу, и капли снова падают тебе на лицо. И мне. Капли стекают по иконам, смывая грязь, оставленную руками еретиков. Люди, идущие нам навстречу, улыбаются. А Дева Мария плачет.
оба исполнения...Черт возьми, ребят, это шикарно. Да. Автор №1, ы! Шикарная тема раскола, просто очень здорово. И читается взатяг ** Автор №2, вот! вот именно нечто подобное я и заказывала! Очень...спасибо. Заказчик
Мне очень нравится Хайнкель из второго исполнения. И то, что указанный возраст девушек действительно ощущается. Очень здорово и проникновенно написано.
-
-
10.02.2010 в 19:58- Контрафакт, да еще и антикварный. Потянет на десятки тысяч долларов, и это только на черном рынке, - присвистнула Хайнкель. Под грязной мешковиной, аккуратно проложенные слоями бумаги, образы так заманчиво поблескивали окладами, что...
Нет, палиться с таким в комиссионке – все равно что сунуться в топку паровоза. Шеф потом сгрызет живьем. Интересно, когда и кто спер этакую красоту? И откуда? Хотя Вольф классическая православная иконопись не нравилась совершенно – рожи у святых были кривые. Настенные росписи куда больше похожи на правду, в которую хотелось верить – люди как люди, только чудеса творят. А здесь монстрики какие-то. Хотя не исключено, что искусствоведческие познания Хайнкель находилось под сильным влиянием ее веры и нелюбви к жиромясным бородатым попам. Не настолько она была невежей, чтобы не оценить обратную перспективу.
- Нет, - Хайнкель закусила кончик сигареты, перехватив щекой прожигающий насквозь взгляд из-за пелены слез.
Взгляд отчаянного такого плаксы. Плаксы-истерика, желающего, чтобы его немедленно жалели. Неприятная черта, обычно прячется за розовенькими рюшами на одежке красивых девочек с длинными ресницами. Хотя Вольф не питала иллюзий – в монахини в таком возрасте, когда только мальчики волнуют, по доброй воле не идут. Кто-то просто начитался романтичных книжек, а как столкнулся с побудкой на рассвете и поклепом в монастырских стенах, так и расхотел подписывать брачный контракт с Христом. Только поздно – не в ту вотчину сунулась, откуда с головой на плечах выпустят.
Вольф вынула из внутреннего кармана платок, наспех вытерла заляпанную рукоять поднятого меча и бросила его механически поймавшей Юмико, глотавшей слезы.
- Нет, я не буду тебя жалеть. Я скажу, что ты хорошо сработала. Если хочешь нормального общения и дальше – работай так же. Но в подруги не суйся, я не дружу с соплячками.
Гонорар должен быть приличным. А если она скажет, что работу выполнила почти в одиночку? Что с нее взять, с этой неповоротливой дурехи? Еще повезло, что меч выставить успела.
- Конечно, - прозвенел хрустальный голосок. Вольф удивленно обернулась и приспустила очки – японка улыбалась ей сквозь кровавую маску на лице. Странная она, эта ее новая напарница.
Хайнкель соврала – наемнице в сутане священника пришлось подружиться с полоумной японкой и стать ей ближе всех на свете. Чувство вины за тронувшуюся умом девчонку, расколовшуюся на своем первом задании на две половины, не оставляло до самого конца. А когда камень свалился с души вместе с весело покатившейся по лондонской мостовой головой, то радости от освобождения не осталось ни на грош.
-
-
10.02.2010 в 20:101036 слов.
Ты вздрагиваешь при каждом вдохе, будто укололась воздухом. Всхлипываешь звонко, как ребёнок. Плечи у тебя дрожат, и даже страшно их обнимать, настолько хрупкими они кажутся. Вот и боюсь. Обнимаю и боюсь. Ты ведь как Мария с витража. Душа у тебя из таких же стеклянных кусочков, а тело всё равно, что одежда - такое же летнее, тонкое, в незаживающих швах. Мне же всегда было сложно рассчитать силу. Вдруг я тебя к себе прижму и разобью что-то? Душа, она ведь бессмертна, так говорит Святой Отец? А мне вот сейчас кажется, что нет.
- Юмико! Юмико... Ну, успокойся. Ну всё же в порядке. Смотри, зато я иконы вернула.
Не отвечаешь. Прижимаешь дрожащие руки к груди, сквозь слёзы что-то шепчешь. Быстро-быстро, едва слышно, почти задыхаясь. Ты молишься. Неужели обо мне? Зачем? От кого ты меня всё время пытаешься оградить? Тебя ведь саму защищать надо. Выпавшие из сумки иконы лежат одна на одной, обёрнутые рваной полоской ткани. Сквозь неё видны фрагменты изображения, запятнанного грязью. Грабители были полными дилетантами. Не только плохо стреляли, но и плохо знали цену своей добычи. Если бы заказчик не поскупился и нанял профессионалов, их не расстреляла бы пятнадцатилетняя девчонка. И иконы бы не поцарапались.
- Юмико, ну что ты? Давай, вставай! Что мы тут с тобой сидим среди трупов, в самом деле? Пора идти к своим. А то они там до второго пришествия будут бегать, нас искать.
Мотаешь головой, с мокрых от дождя волос летят брызги. Никуда не хочешь идти, не хочешь подниматься с колен, ничего не хочешь. А мне-то что делать? Я даже не знаю, что должна тебе сказать. И что вообще в таких случаях говорят.
- Юмико, я не знаю. Я не знаю, что сказать, слышишь? Я не знаю. Ну скажи сама хоть слово!
- Хайнкель!
Резко вскидываешь голову, смотришь на меня воспалёнными глазами. А лицо у тебя мокрое, и неясно, чего там больше - слёз или капель дождя. И все губы себе искусала, вон, кровь уже. Глупая. Что же ты так убиваешься?
- Хайнкель, я... Я не хотела, чтобы ты их убивала.
- Так что же мне было делать? Стоять и ждать, пока они меня пристрелят?
- Прости меня! Прости, что я не успела. Я не видела... не видела, куда ты побежала. Я сюда кинулась уже, когда выстрелы услышала. Опоздала. Прости...
- Да что ты такое говоришь?! Ты-то здесь при чём?! Если тут кто-то в чём-то и виноват, так только эти придурки.
Я ведь права. Виноваты они. Виноваты, что бросили вызов церкви. Виноваты, что оказались настолько плохими стрелками. Неудачники.
А ты опять мотаешь головой, и непонятно, что ты отрицаешь.
- Я так не хотела, чтобы ты убивала! Я ведь просила, просила падре не пускать тебя с нами. Ну зачем они тебя именно в каратели готовят? Есть же хранители, есть курьеры, там же много кто есть. Я же просила их, почему они меня не слушали?
- Да при чём тут они? Неужели ты меня представляешь курьером? Да успокойся же!
- Нет, ты не понимаешь! Ведь это же убийство. Это же Господь никогда не простит. Неужели в Искариоте мало убийц? Неужели им меня мало?
- Так ты, что же, хочешь вечно всё на себя брать? Глупая! Да я давно бы уже кого-нибудь убила, если бы твоя Юмие не кидалась вперёд меня, как полоумная. Вот дура я! И как раньше не догадалась, что вы обе задумали? А я ещё обижалась, что ты всё время вперёд меня поспеваешь. Дура я, и вы тоже дуры! Обе!
Снова всхлипываешь, а я обнимаю крепче. И мне ещё страшнее, мне уже кажется, будто что-то трескается. Что-то очень хрупкое. У тебя ведь такое тело тонкое, а под ним душа, как стекло. Вернее - у тебя их там две.
Так вот, отчего вы обе меня охраняли. Всё старались сделать так, чтобы я руки себе кровью не испачкала. А я всё рвалась, рвалась испачкать. И вот теперь ты плачешь, потому что не успела взять на себя очередной грех.
- Не плачь. Что ты плачешь? Хватит уже тебе за двоих отдуваться.
- Но мне же... мне ведь всё равно уже. Я кого хочешь убью, мне всё равно в Ад. А ты же хорошая, Хайнкель. Ты же даже не знаешь, какая ты хорошая. Ты добрая. Это несправедливо. Зачем они тебя тоже туда толкают?
- Да что ты про этот Ад всё время?! Если хочешь знать, мне плевать. Мне не страшно.
В Ад не страшно, а тебя обнимать страшно. Ты говоришь, что любого убьёшь. Любишь же ты чужой грех на душу брать. Это ведь не ты убиваешь, я знаю. Это Юмие у нас берсерк, демоница, ураган. У неё нет возраста. А у тебя есть. Мы ведь с тобой ровесницы. И я ничем не лучше тебя. Говоришь, я добрая, хорошая. Господи, и правда, как ребёнок! Только дети могут с таким наивным выражением лица говорить "ты хорошая!" И совершенно не видеть зла.
- Прости, прости, прости...
- Ты прекратишь когда-нибудь это повторять?! Как ты не понимаешь, что это, наоборот, я у тебя прощения просить должна! И не только я. Весь мир должен просить, будь он неладен.
Прижимаю тебя к себе, заставляю уткнуться лицом в складки одежды, чтобы ты не говорила больше этих глупостей. Чтобы ты не говорила этих страшных вещей. Я буду убивать столько раз, сколько потребуется. Вместе с тобой. С твоей Юмие напару. И нам будет весело, и мы не будем ни о чём сожалеть. И так же весело однажды шагнём в Ад. И вряд ли он сможет нас чем-то удивить. Вряд ли там сильно хуже, чем здесь. Нечто более поганое, чем этот мир, сложно придумать.
- Всё, вставай. Пошли. Обрадуем всех.
Обрадуем. Чтоб они подавились.
Помогаю тебе подняться, ищу платок в твоём кармане. Свой я вечно забываю. Ты вытираешь лицо, всё ещё продолжая беззвучно плакать. Плечи вздрагивают при каждом вдохе, и даже я теперь чувствую эти иголки в горле. Воздух и впрямь слишком колется. Поднимаю иконы, и полоска ткани соскальзывает с них, падая тебе под ноги. Наверное, они так просят прощения. Ведь это из-за них ты плачешь. А они тяжёлые. Тяжёлые такие прямоугольники в серебряных окладах. Стараюсь удержать их одной рукой, прижимая к себе. Ведь в другую руку вцепилась ты. Всё правильно, держись за меня. Ведь это тебе нужна помощь, никак не мне. Медленно мы выходим на улицу, и капли снова падают тебе на лицо. И мне. Капли стекают по иконам, смывая грязь, оставленную руками еретиков. Люди, идущие нам навстречу, улыбаются. А Дева Мария плачет.
-
-
10.02.2010 в 20:20не заказчик
-
-
10.02.2010 в 23:31Автор №1, ы! Шикарная тема раскола, просто очень здорово. И читается взатяг **
Автор №2, вот! вот именно нечто подобное я и заказывала! Очень...спасибо.
Заказчик
-
-
11.02.2010 в 01:16-
-
21.02.2010 в 12:15Уличная фея, это вам спасибо. Автор рад, что удалось в чём-то угадать заказ)
Ka-mai, благодарю за столь тёплый отзыв) Мне очень приятно)
автор 2